Що заважатиме Польщі будувати нову "Річ Посполиту від моря до моря"

Можно и нужно радоваться внезапному «прозрению» только что вступившего в должность президента Польши, который заявил: "Я обдумываю идею создания партнерского блока государств от Балтийского до Адриатического и Черного морей". Но радоваться намерению Анджея Дуды развивать проект Междуморья нужно осторожно - и сильно сдерживая оптимизм. Причины тому выражаются тремя словами: амбиции, эгоизм и недоверие.

Совершенно очевидно, что проект Междуморья (некое объединение от Балтийского до Черного моря), впервые предложенный еще Юзефом Пилсудским после Первой мировой войны, - это, прежде всего, адаптация имперской идеи к польским условиям. С известной долей условности, это «империя малых наций». Крупнейшая из которых автоматически становится лидером - по территории (не только абсолютной, но и «окультуренной» в процентном выражении - т.е., обжитой, обеспеченной системами коммуникации и дорожной сетью), населению (считая не только абсолютную численность, но и эффективность, образовательный, промышленный потенциал, национальное и/или гражданское единство, общую историческую память), промышленному и экономическому потенциалу.

Забавно, что в общих чертах эта идея прекрасно ложится в лекала концепции применения эсминцев, которая в годы Первой мировой обрела популярность во всех европейских флотах. Эта концепция предполагала (не буду влазить в дебри терминологии), что флотилии/эскадры относительно дешевых кораблей, вооруженных слабее, чем крейсеры и, тем более, линкоры, но притом меньших по размеру, более быстрых, маневренных и менее требовательных к условиям базирования и снабжения, способны и эффективно решать рейдерские задачи, и уничтожать более мощные вражеские корабли. Подобным образом стая мелких хищников вполне успешно охотится на крупного зверя (впоследствии такую тактику применения субмарин начали называть "волчьей стаей").

Аналогия становится более полной если учесть, что стая не обходится без вожака, а реализация этой концепции привела к появлению целого подкласса эсминцев, в ряде терминологий, включая советскую, именуемых лидерами - более скоростных, сильнее вооруженных, оснащенных более мощными системами связи (порой даже радарами) и просто бОльших. Вот роль такого лидера отводил Польше Пилсудский - и, в силу некоторого подобия нынешних обстоятельств тогдашним отводит Дуда (точнее - его советники).

Річ Посполита в роки найбільшої могутності 1619-1622. 1 - Польща, 2 - Прусія - ленні землі Польщі, 3 - Литва, 4 - Лівонія - залежні землі Польщі і Литви, 5 - Курляндія - ленні землі Польщі і Литви

В чем состоит подобие - очевидно. Польско-германский антагонизм бесповоротно ушел из военной плоскости, но прочно обосновался в экономико-политической, и проект конфедеративного немецкого "Четвертого рейха" - а реформирование именно в этом направлении продавливает Берлин, достаточно вспомнить план создания к 2025 году минфина зоны евро - Варшаве, мягко говоря, не улыбается. Что же до России, противоречия с ней вообще, кажется не подвержены трансформациям и стабильны как рейтинги Путина. Более того, нынешняя агрессивность Москвы вызывает едва ли не полное ощущение дежавю, разве что большевики превратились в националистов, а "чудо над Вислой" трансформировалось в "чудо под Мариуполем".

Конечно, ни РФ, ни ФРГ появление в регионе Mitteleuropa/Восточная Европа третьего сильного игрока не нужно. И это будет толкать их к сотрудничеству в противодействии этому проекту, несмотря на нынешнее противостояние из-за российско-украинской войны и аннексии Крыма. Причем новая инкарнация пакта Молотова-Риббентропа может быть куда более выгодна Германии, чем предыдущая, ввиду того простого обстоятельства, что можно ограничиться некоторыми символическими уступками: Кремль не в состоянии претендовать на раздел сфер влияния в регионе, который в той или иной степени уже два десятилетия идет в кильватере Берлина. Но может подыграть Канцлерамту не столько ради сохранения минимальной буферной зоны, ограниченной Беларусью и частью Украины, сколько ради почетной капитуляции в нынешнем конфликте с Западом.

Беда в том, что Берлину и Москве в этом могут помочь сами поляки. Крупный многосторонний проект предусматривает и крупные уступки партнерам. А Варшава мало что готова и может предложить. До недавнего времени она даже не готова была делиться ролью барьера, отделяющего цивилизованный Запад от российской "орды".

С другой стороны, эгоизм - национальный, экономический и политический, - ранее неоднократно становился не менее надежной гарантией против интеграционных проектов под эгидой Варшавы, чем внешние силы. Мессианство исключает возможность паритета мнений. В то же время, нынешний польский прорыв в общеевропейских управляющих структурах для некоторой части польского общества и элит может быть достаточным свидетельством растущей роли Варшавы в ЕС. А значит, проект Междуморья может или вызвать раскол элит относительно дальнейших внешнеполитических приоритетов, или быть использован в качестве периодически извлекаемого из-под сукна инструмента шантажа во внутриевропейских делах. И здесь можно говорить о недоверии со стороны потенциальных партнеров Варшавы.
Впрочем, такое же недоверие способны вызвать и они.

Достаточно вспомнить о конкурирующих амбициях других (условно или безусловно) малых стран региона - причем не на балтийском направлении, где Вильнюс показательно ведет с ней командную игру, а Рига и Таллинн выступают в качестве группы поддержки, хоть и весьма благожелательной к Берлину. Основные проблемы могут создать как раз Северное Причерноморье и Балканы. Бухарест, несмотря на всестороннюю поддержку Киеву, отнюдь не намерен отказываться от своих амбиций «патрона» своей части региона, причем если в отношении Молдовы возражения есть разве что у Кремля и пророссийских сил в самой республике, включая ПМР, то, скажем, румыно-венгерский антагонизм, хоть и загнанный в рамки политического диалога, продолжит оказывать влияние на все интеграционные проекты с участием любой из сторон - или обеих.

Венгрия, имея при власти кремлевскую клиентелу, активно разыгрывающую националистическую карту, в данный момент вообще является слабым звеном любой подобной инициативы. Впрочем, эгоизм элит характерен для любого из потенциальных участников проекта. За исключением, пожалуй, балтийских республик - которые, однако, имеют более или менее многочисленные «русскомирские» пятые колонны и/ли тяготеют к немецкой политической культуре.

Что касается Беларуси «после Лукашенко» - в данный момент это темная лошадка. С одной стороны, ее голос в деле подобной интеграции вряд ли будет весом. С другой - пафос освобождения может как способствовать популяризации идеи Междуморья в обществе, так и сделать ее крайне непопулярной на волне националистических настроений. Не говоря уже о том, что российские спецслужбы еще в середине девяностых обкатывали в стране проекты создания сепаратистских анклавов вроде «Полесской республики».

Впрочем, самым слабым звеном в проекте на данный момент безусловно является Украина. Раздробленность политических элит и невозможность достижения консенсуса в отношении задач и перспектив украинского государственного проекта, имитация борьбы с коррупцией на фоне перегруппировки и очередного передела сфер влияния ФПГ, в том числе и в политике, приводят к тому, что на внешнеполитической арене Киев не может ручаться за реализацию долгосрочных программ действий - тем более, множественных. Иными словами, на фоне нехватки сил даже для евроинтеграции, украинское руководство «может счесть нецелесообразным» участие в параллельных - хотя пока и не альтернативных - проектах.