"На станции каждые три дня вылетали фильтры – и это чувствовалось моментально": Интервью с ликвидатором аварии на ЧАЭС

Почему его и еще 15 чернобыльцев из Канева называли партизанами, защищал ли палатку на 40 человек от радиации и как руками стирали одежду химией, которая разъедала все живое и неживое, он рассказал журналистам Depo.ua.

Фото с личной страницы Николая Товмы

Кто вас отправил в Чернобыльскую зону и каковы были ваши обязанности в зоне отчуждения?

– Это было 17 апреля 1987 года. Мне было 27 лет, я работал в предприятии "Загранэнергостроймонтаж", когда меня вызвали в отдел кадров и поставили перед фактом, что в пять утра следующего дня нужно явиться с вещами в военкомат. Родители очень эмоционально отреагировали, когда я им сказал. Отец был водителем автобуса и в день, когда меня забрали, попал в аварию – его автобус положило набок. Нас, кстати, и не имели права забирать в ту зону, пока не исполнится 30 лет – но после аварии на ЧАЭС отсылали и 18-летних… Как мне сказал военком, "Это не я тебя отправляю – тебя Родина отправляет".

18 апреля нас, шестнадцать мужчин, посадили в автобус и увезли в Белую Церковь. Там в воинской части переодели, посадили в грузовые тентованные машины и отправили в Чернобыль. Там мы попали в отдельный ремонтно-восстанавительный батальон средств химической защиты. Мы занимались ремонтом АРСов (машин, которые мыли здания и дороги в Чернобыле). Это были машины с большими бочками с насосами. И они под давлением отмывали все, что нужно было очистить. Но в основном мы, партизаны, мыли военные машины, дозиметры.

"В землянках мы сидели в нескольких метрах от радиоактивных веществ"

"Партизаны" – это полевое сокращение должности?

– Нет, нас так называли потому, что мы в основном в лесах жили. Помню наши шатры в самой гуще леса. Среди нас были военнообязанные, срочники. Они — молодые ребята по 18-20 лет — жили в стационарных воинских частях, а мы, партизаны, в большинстве своем в лесах располагались. Ближе к дороге размещался автобат, потом – ремонтный батальон, а уже потом – наш, в глубине леса.

Видели, как срубают известный Рыжий лес?

– Да, его вырубили при мне. Больше всего из деревьев радиации набрали сосны. Весь сосновый бор вырубили партизаны, в котлованы сложили, засыпали землей, а сверху посеяли траву. И этот участок обтянули колючей проволокой и написали по всей территории, что это опасная зона.

А пока там был лес, весь командный состав там боялся останавливаться. Если машина ломалась на дороге, сбоку от него, из машины и выходить боялись, а если видели какой-то автомобиль, едущий в нужную сторону дороги – останавливали его и уезжали, свое же авто оставляли. У меня был товарищ, который возил одного начальника... Так когда у них машина встала на дороге — начальник сбежал на попутной машине, а моего товарища оставил.

Чем еще, кроме мытья машин, приходилось заниматься на радиоактивной территории?

— Мы ремонтировали дозиметрическую разведку – ДП-5Б и ДП-5В. У нас было три землянки, в которых хранились радиоактивные вещества. Они содержались в больших ящиках, закрытых цинком, и были предназначены для того, чтобы после ремонта прибора его правильно настроить. Там был небольшой, средний и большой источник радиации в ящиках. Для наименьшей дозы сделали палатку, а для самого большого источника обустроили землянку далеко в лесу. Она была очень глубокая.

Заходишь в любую из трех землянок — там стоит стол, окруженный свинцовыми листами. На небольшом расстоянии – ящики с радиоактивными веществами, тоже закрытые свинцом. И перед тем, как начать градуировать дозиметр, мы выставляли зонд, чтобы именно на него были направлены радиоактивные частицы. А сами садились за стол, за свинцовыми листами (мы ходили по одному) и крутили ручку, которая всегда была около стола (от нее был протянут трос к свинцовым листам около ящика). И как только они открывались – облучение шло прямо на зонд. А мы сидели и выставляли отверткой регуляторы. Эту процедуру мы проводили со всеми землянками.

За 58 дней, пока я был в Чернобыле, произошло три открытия ящиков — их выносили, открывали, приезжали из Киева высшие полковники и замеряли их на влажность. Если были слишком влажные ящики – их нужно бы менять, чтобы они правильно показывали уровень облучения. Но пока я там был – ни разу их не меняли.

Вы сидели за свинцовыми пластинами, когда настраивали дозиметры. Но как сами были защищены от облучения?

– Никак вообще мы не были защищены от той радиации в землянках. Пластины защищали нас от прямого радиационного луча. А ведь активные части проходили и сверху, и снизу. Потому что стояли только два щита – справа и спереди. А сбоку, сверху – ничем вообще не были прикрыты.

 

Часто ли случались какие-то поломки на станции из-за радиации?

– Вообще очень часто приходилось ремонтировать дозиметры – те самые, которые мы настраивали в землянках. В них был вставлен счетчик Гейгера – небольшая трубочка длиной в сантиметров 12-15 толщиной с мизинец. И дозиметры нельзя было негде ударять даже случайно – потому что сразу ломался счетчик. И уже в 87 году их критически не хватало для ремонта, был дефицит – они вообще были очень старыми, еще конца 60-х – начала 70-х годов. Поэтому дозиметры всегда носили на шее, чтобы не повредить — потому что именно в таком положении за ними можно было следить.

Как чувствовалась радиация в Чернобыльской зоне?

— Каждые три дня на станции вылетали фильтры — и каждый раз ребятам приходилось ездить и ставить новые. Так когда вылетали фильтры – где бы ты ни был в 30-километровой зоне – ты это чувствовал моментально. Начинало в горле першить, а виски словно кто-то сжимал. И в горле очень горчило.

У моего земляка, с которым мы вместе призвался в Чернобыль, пошла какая-то реакция на радиацию. Он работал на зараженном КамАЗе, обитом свинцом. Он возле реактора возил песок. Работал всего 4 часа. И у него пошло такое заражение, что он дослуживал в тапках – не мог обуть сапоги, потому что были страшные язвы на ногах.

Больше всего радиации, кстати, набиралось на сапогах и волосах, поэтому обязательно нужно было принимать душ. И никто никого не заставлял стричься, но мы по собственной инициативе стриглись почти каждую неделю – настолько быстро росли волосы в Чернобыле.

"В местной воде нельзя было купаться"

А в каких условиях жил ваш батальон? Были ли обычные удобства – теплая вода, гигиенические средства?

— Мы жили в больших палатках по 40 человек, в которых были и окна, и двери на обе стороны. Но ведь когда в апреле приехали — было еще холодно. У нас стояли две буржуйки и дневальные их топили ночью. В них стояла всегда газированная — ее завозили по 20-30 ящиков для нас в стеклянной полулитровой таре.

Каждый день у нас была передвижная баня – ее каждый день топили, и в конце рабочего дня мы мылись. Воду для бани каждый день привозила машина – купаться в местной воде нельзя было категорически.

Никаких средств защиты у нас не было – кроме "лепестка" (ред. – обычная медицинская маска). Особые защитные средства были на ПуСО (ред. – пропускных пунктах, где проводили и санобработку транспорта). Там были защитные комплекты, потому что мыли автомобили порошком F2, который разъедал все на свете. Поэтому там нельзя было без рукавиц работать, потому что разъело бы не только кожу.

Мы когда стирали одежду (делали это сами) – руки нельзя было мочить в этом порошке. Так берешь всю грязную одежду, бросаешь в тазик, наливаешь воды, присыпаешь порошком – и какой-то палкой колотишь это все 3-5 минут. Если передержал – то форма из темно-зеленой становилась светло-зеленой. Ребята, ремонтировавшие АРСы, носили еще черную спецовку – чтобы в ней лазить под машины. Когда спецовки передерживали в порошке — вытаскивали уже белую форму. А потом еще нужно было 5-6 раз полоскать одежду водой. Я свою одежду стирал раз в три дня – нам не ставили обязательных условий, сколько дней можно ходить в нестиранном.

А какие блюда ели?

– Была хорошая столовая – но не стационарная, а сборная. Кормили нас нормально – по обычному меню. Ребята, которые варили еду, были такие же партизаны, как и мы. Но всегда было и первое, и второе, и третье, и сгущенка, и консервы... А работавшим на самом реакторе давали дополнительные пайки — их кормили в столовых в Припяти, там были женщины-повара, которых тоже от организации послали в Чернобыль.

"Мы шутили, что через 20 лет светиться будем"

Помните, чувствовали ли вы страх, когда приехали в Чернобыль?

– Честно говоря, страха не было. Было неприятное чувство на душе – грустно, но не тревожно. Грустно уезжать от семьи, от двух детей… Но уж чему быть — того не миновать. Мы уже на тот момент прошли армию, потому после этого уже страшно не было.

За 58 суток, которые я провел в Чернобыле, у нас сменились 3 командира батальона и три командира роты — они набрали дозы радиации и уехали домой. Например, на открытие ящиков с реактивными частицами не допускали солдат и сержантов – только офицеров. И в тот день, когда было открытие ящиков, сразу записывали большую дозу радиации (полученную именно в тот день). Потом эти дозы суммировались, и, если набралась предельно допустимая доза – человека нужно было заменить.

Дней через 10, когда мы только пришли в батальон, освободили тех людей, кто набрал больше 15 рентгенов, а еще через 10 дней — тех, кто набрал больше 10. А в моем военном билете написано, что я набрал 9,96 рентгена за 59 дней службы. Больше запрещали писать, потому что если набрал более 25 рентгенов и об этом есть запись в военном билете – тогда ты автоматически становился инвалидом I группы. Хотя последний командир нашего взвода говорил, что если мы набрали в Чернобыле 10 рентген, то через 5 лет в организме будет 20 рентген, через 10 – 40 и так далее. Мы шутили, что через 20 лет будем светиться.

Фото: Национальный музей "Чернобыль"